Передача информации по «испорченному телефону» имеет свои оттенки серого, но, порой, заставляет глубоко задуматься над связанной темой. К примеру, человеку на сцене можно сказать «Гав» и попросить передавать это слово по цепочке людей. Если группа передающих разноязычная (особенно с восточным колоритом), то вполне вероятно сотый принесет «Мяу». Он так услышал. Я сейчас об эксперименте доктора Курта Рихтера с крысами, который широко гуляет по интернету. Напомню.
В 1950 году профессор Университета Джонса Хопкинса Курт Рихтер поместил крыс в емкости с водой, чтобы проверить, как долго они смогут плавать, не погибая. Оказалось, что в среднем они способны сопротивляться 15 минут, потом тонут и гибнут. В процессе последовательных «утоплений» крыс, исследователь задался вопросом – а что если перед самой гибелью от истощения крысу спасти? Так и сделали. Наблюдая, что вот- вот крыса уйдет под воду, ее спасали, обсушивали, давали пару минут отдохнуть и…снова бросали в бассейн.
Сколько крыса продержится во второй попытке выжить? Еще 15 минут? 30 минут? Час? Нет. В среднем – 60 часов. 60 часов плавания после спасения. Был сделан вывод: крысы верили, что будут снова спасены и это давало им возможность использовать все резервы организма. Вера и надежда.
Красивая история, которая породила множество сравнений и ссылок на искрометные афоризмы, например от Ремарка: «Пока человек не сдаётся, он сильнее своей судьбы!» Но давайте все же посмотрим, что было в реальности и какую цель ставил эксперимент, на основе которого возникла эта «вирусная» статья.
Доктор Курт Рихтер ставил перед собой 2 цели: сравнение поведения домашних и диких крыс и исследование феномена внезапной смерти. [1] Имеенно поэтому в эксперименте отдельно исследовали «плавучесть» домашних и диких особей. Правда в том, что нигде в статье не говорится о 15 минутах выживания крыс в воде. Хотя домашние и дикие крысы отличались по поведению , они почти все плавали 60-80 часов без какой-либо стимуляции. Почти – потому что несколько крыс (три крысы) из домашней серии после нескольких минут плавания нырнули под воду и бились носами о сосуд, пытаясь найти спасение таким образом, но все 3 погибли в течение нескольких минут. Остальные крысы очень долго и упорно плавали, никто быстро не погибал.
Так что — в вирусном рассказе подвох? Не совсем… Далее Курт Рихтер взял и подрезал диким крысам усы, что входило в исследования по внезапной смерти. Таких подрезанных крыс стали последовательно изучать на туже плавучесть. И вот именно они тонули в течение первых минут! Тонули все. В этом месте исследования крысам давали шанс выжить: их спасали, обсушивали и… снова в емкость с водой. От одного до нескольких таких спасений и … крысы снова обретали способность держаться на воде 60-80 часов! Собственно, как их необрезанные собратья. [2]
В этом месте надо внимательно посмотреть на крысиные усы, что с ними не так? (вернее — так) Дело в том, что крысиные усы – это больше чем глаза в определенных ситуациях. Они напрямую посылают импульсы в соматосенсорные области мозга, выполняя прежде всего функцию осязания. Но… Взмахивая усиками 4-12 раз в секунду (!) крыса составляет трехмерную картину окружения, умеет отличить гладкую поверхность и шероховатую с глубиной бороздок всего 30 микрон, резонируя по длине усов со звуками разной частоты умеет «слышать» ими. Я уже молчу, что они помогают находить пищу, определяют сможет ли крыса пройти через определенное отверстие, находит незначительные дуновение воздуха под землей и спокойно может распознать текстуру объекта, ей для этого не нужны глаза. [3]
Конечно потеря такого важного органа окажет огромное влияние на поведение крыс. Она оказывается в фатальной ситуации: без осязания, определенного слуха и видения картины поблизости. Но вот тут и начинается самое интересное. Замещение функций мозга у крысы произойдет через несколько недель. Просто от обрезания усов она не погибнет. Но выжить надо сейчас. Собственно поэтому этот опыт и интересен: спасая подрезанную крысу, мы действительно даем ей надежду на выживание. Имея ее, она начинает восстанавливать свою натуральную способность плавать. Вот в этом и был смысл исследования внезапной смерти.
Конечно, опыт крыс нельзя сразу перенести на человека. Мы сильно отличаемся. Можно, к примеру, серьезно предположить, что утомительная работа без «плюшек вознаграждения», в стрессе безусловно скажется на эффективности и даже состоянии иммунитета ( об этом хочу тоже написать). Но можно развить мысль и дальше. Надежда, как НЛО нашей психики, – может ли она дать вот тот спастельный круг человеку без осязания, слуха и зрения в воде. Что врач должен сделать, для того чтобы кинуть этот круг спасения? Иногда это… плацебо.
Хирург Брюс Мозли ( Хьюстон, США) – проводил исследование по сравнительной пользе артроскопических операций на коленном суставе в госпитале для ветеранов войны. А именно – что больше помогает при таких операциях: промывание сустава и удаление осколков или шлифовка суставной поверхности. К своему величайшему удивлению, он обнаружил, что в группе Плацебо (где проводился только разрез и более ничего) были выздоравливающие люди, которые избавились от многолетней хронической боли и восстановили способность …играть в баскетбол. Замечу – это оперативное лечение, не функциональное расстройство. (1’25 – 8’30 [4])
А как мысль о безысходности скажется, к примеру, на риске серьезного сосудистого события — инфаркта или инсульта? И тут я хочу затронуть весьма серьезную вещь, связанную с онкологическим диагнозом. Неожиданный ракурс от крыс…
Ведь сегодня есть несколько точек зрения о том, что, как и в какой мере надо говорить онкологическому пациенту. И я тут не о деонтологии или этике. Я снова о надежде. Бенджамин Франклин, исследуя мессмеризм в 1784 году сказал: «Надежда – неотъемлемая часть человеческой жизни». Как надежда соотносится с грозным диагнозом «Рак» у человека? Надо ли ему рассказывать все? А если говорить, то как и в какой мере?
Исследование этого вопроса было проведено в Швеции с 1991 года по 2006 год с участием более 6 млн пациентов. Оказалось, что онкологический диагноз был связан с повышенным риском инфаркта/ инсульта и суицидальных случаев. [5] Особенно он был велик, когда пациент ЗНАЛ о том, что этот вид опухоли плохо или совсем не лечится. И это исследование только о серьезных последствиях или смерти. И говоря вроде безобидные слова: «Не думаю, что этот препарат поможет; ну а что вы хотели с таким диагнозом; это не лечится; давайте попробуем, но не уверен и тд» врач существенно может изменить качество лечения.
Так что – изучение этого НЛО «Надежда» еще впереди. Пара примеров, имеющая прямое отношение к плацебо и ноцебо.
30 лет назад в больнице Бирмингема (Англия) пациентов с раком желудка разделили на 2 группы: одним давали химиотерапию, другим – капали плацебо. Примечательно, что в группе плацебо у трети пациентов развились классические побочные эффекты химиотерапии: выпадали волосы, наблюдалась тошнота и рвота. Повторяю – капали физраствор. Другой случай связан с раком пищевода, который плохо лечился в 70-ых годах прошлого столетия. Пациент доктора из Нешвила в конце концов скончался, потому что все были уверены – это рак. Так думал сам пациент, так думали родственники, так думал лечаший врач. Но на вскрытии… рака пищевода не было. (20’20 – 23’46 [4])
Мы, как врачи, сами являемся мощным средством манипуляции психикой пациента, которое может как дать шанс, так и потопить последнюю надежду. Но доктор этого не заметит, к сожалению, это происходит в глубине психики пациента. Я помню своего пациента, с которым был на консультации в одной известной клинике по поводу рака поджелудочной железы. На вопрос пациента: «Сколько пациенты живут с такой химией?» был получен вполне конкретный ответ: обычно переживают 11-12 процедур (это по поводу Folfirinox если что). Так и случилось. Мне видится, что разумнее было сказать – есть некие средние цифры, но часть пациентов живут весьма долго и у части есть регрессия до возможности проведения оперативного лечения. Надежда осталась бы…
Такие вот мысли, знание не всегда полезно.